отрывок из романа
Счастье – жить без сожалений
– Подождите уходить, у нас достаточно времени. Лучше закажите себе чашечку кофе или рюмку коньяку. И перестаньте так нервничать! Задержка рейса – это всего лишь задержка, а не отмена. В аэропорту ещё никто не оставался. Так или иначе, но мы все улетим.
А вам не кажется, что наша жизнь вообще напоминает аэропорт, где объявили задержку рейса? И ожидание впереди – без цели и смысла. Жизнь – это ветер, который не удержать. Часы, которые нужно пережить. Их не хватит на то, чтобы совершить что-то большое или покинуть аэропорт, но и тянутся они слишком медленно, ведь всё, что нам остаётся, – ждать. Единственное, что может произойти, – случайная встреча. Она ничего не изменит, но поможет пережить, переждать и дождаться… Рейса в Белый город.
Да, я знаю, Белый город – легенда, собирательный образ мира, сотканный нашей мечтой, места, где мы можем просто быть собой и любить себя и всех вокруг именно за право не лгать, не притворяться кем-то другим и не прикладывать усилия, чтобы казаться лучше. Белый город – это свобода, счастье жить без сожалений.
****
– Когда-то давно мне было грустно и одиноко, и я придумала этот пляж и тебя.
– Нет, это я тосковал по тебе и это я тебя придумал. Хотя какая разница, если нас нет, и весь мир – чья-то галлюцинация?
– Ты тоже пишешь книги?
– Я? Нет. Мое предназначение в том, чтобы делиться эмоциональным опытом. В моём мире никто не читает книг и не пишет, на это не хватает времени. Мысли, чувства, эмоции передаются от человека к человеку гораздо быстрее. На каждой новой ступени развития человечество что-то теряет, сбрасывает вниз, слишком тяжело всё тащить с собой вверх по лестнице. Мощь приобретенная – всегда приговор романтике прошлого. Точно так же, как фотография в вашем мире стала приговором реализму в живописи, а джазовая музыка – классической. Но я всё же написал настоящий старинный роман, чтобы увидеть тебя здесь, в Белом городе.
– То есть мы пришли сюда из-за книг? Истории со счастливым концом?
– Да, из-за книг, но финал их всегда открыт. Вряд ли кто-то вправе повлиять на решение автора. Только ты сама можешь написать его.
– И напишу! Мне туман мешает сосредоточиться. А какое сейчас время года?
– Не сезон, а впрочем, любое, какое захочешь. Часы, что я купил на местном рынке, всегда показывают одно и то же: три часа после полудня. И, прожив здесь достаточно долго, я склонен им верить. Время и вправду стоит на месте или его уже не существует.
– Тогда пусть будет зима. А Белый город – плод нашего воображения? Мы сами создаём окружающую нас реальность?
– Каждый из нас – Творец в своём придуманном мире. А Белый город – место, где наши фантазии пересекаются. Творчество, как любовь, – физическая потребность организма. И это тоже была ваша идея: Интернет – сеть, соединившая виртуальные мысли всех и каждого. Это вы решили, что творить может любой, кто пожелает, и отобрали у избранных их искусство, поделив между всеми. А мы лишь технологически усовершенствовали вашу идею. Это у вас уже отняли радость делать что-то своими руками, предоставив тяжкий физический труд машинам, и от скуки вы копили красоту и интеллект, от скуки вы созидали. Когда человек может сам построить дом, сам убить зверя и вырастить пшеницу, ему в голову не придёт сочинять романы. Это у вас уже не было ни войн, ни революций, и вам больше не о чем стало поведать друг другу, вы утратили способность рассказывать истории и начали писать потоком сознания, выворачивая душу на бумагу. Мы усовершенствовали и эту идею. Мы называем её «эмоциональный калейдоскоп» – идеальное хранилище и ретранслятор всех видов искусства: музыки, литературы, живописи, фотографии, кино и даже науки, философии, истории… – всех накопленных знаний человечества. Кино, кстати, было самым прогрессивным видом искусства, ему недоставало только запаха и тактильных ощущений. Ни музыка, ни литература, ни театр, ни любое другое искусство, требующее от человека эмоциональных затрат на создание мечты, не пережило двадцать первого века. Читая роман, вы снимали свой фильм в голове. Глядя на экран телевизора или киноэкран, вы считывали готовую, упакованную и расшифрованную реальность, не задумываясь о том, как вас обманывали. Уставший от информации мозг не был способен ни на что иное. Рано или поздно человеческая культура приходит к нулевому километру: невозможно становится поглотить всё, что создано предками. На рубеже веков мы её обнулили, и все великие имена канули в Лету. Теперь создавать реальность позволено всем. Каждый из нас хотя бы раз в жизни заглядывал за облака, испытывал трепет влюблённости или страх падения. А у страха, как и у влюбленности, – миллиарды оттенков, хватит на всех, беда лишь в том, что человеческий глаз способен воспринять всего сто пятьдесят тысяч. Каждому из нас есть, что сказать миру.
– Да, но если все будут говорить, кто станет слушать?
– Говорить можно по очереди и по-разному. Слово – только форма. И восхищаться литературным языком – всё равно, что восхищаться красочной смесью на палитре художника. Важна картина, а не то, как художник смешивал краски. И в книге важна идея – строка из нескольких слов, тезис теоремы, а роман – всего лишь её доказательство. Сотни исписанных страниц, десятки героев, тысячи слов – и всё ради того, чтобы доказать, объяснить, быть понятым! Когда вы смотрите в мир, вы не фокусируете свой взгляд на чём-то одном, вы хватаете его в целом: тысяча образов реальности смешивается в сознании с тысячей образов из воспоминаний, снов, мыслей, чувств, ощущений… Художник на закате пишет тоску по уходящему дню, а зритель способен разглядеть на картине лишь солнце, медленно садящееся за лес. И контакта не происходит.
– Что же делать, чтобы тебя поняли?
– Важно передать мысль, чувство, идею – без искажений её словами, звуками или красками. Обобщив всё, что создали люди за предыдущие столетия, мы пришли к выводу, что культура – это необходимый человечеству эмоциональный опыт. Идеальное искусство есть обмен эмоциями в чистом виде. Оно понятно и доступно всем. Ты мучительно пытаешься раскодировать образ, прочувствовать его до конца, а потом даёшь ему имя, которое в свою очередь – тоже код. Таким образом, твои эмоции искажаются дважды. И ты всё ещё хочешь быть понятой кем-то?
– Я стараюсь.
– Не нужно стараться. Нужно честно делиться своими чувствами. В моём мире всё принадлежит всем внутри единого пространства. Личность создателя больше не имеет значения. Читать – такой же труд, как и писать, а принимать так же тяжело, как и отдавать. Созданный шедевр принадлежит им обоим. А когда всё упрощено и очищено до идей и эмоций, то творец уже не нужен. Его не помнят, им пользуются. Его душа разорвана на части между всеми живущими. И не нужно считать себя избранной – избраны говорить все. Не нужно оттачивать мастерство подбирать слова, не в этом смысл литературы. Смысл не в словах, не они бессмертны, бессмертны чувства, эмоции, идеи. Чем чище они, чем менее испорчены изысканностью формы, тем большее количество душ смогут испить и понять твою. Когда человеку дано ощутить чужую радость или боль, как свою, – слова не нужны.
– И тебе не страшно жить в мире, где каждый может испить твою душу?
– А тебе не страшно родить на свет невинного человека, затем долго мучить его и наконец убить, чтобы читатель, утерев пресные слёзы, поверил тебе? Вы же не можете не убивать ради идеи сделать мир лучше?
– Да, ты прав. Писатели, наверно, трусы. Мало кому по плечу исповедь Хемингуэя. Он-то знал, что жизнь интереснее прозы. И всем, кто взял в руки перо, сел за печатную машинку или компьютер, есть что сказать – наболело. Но страшно сказать. Страшно посмотреть в глаза своему отражению, своим близким. Любой ценой избегая разоблачения, мы перетасовываем всё, переворачиваем, а подчас и придумываем совершенно другую историю под боль, пережитую когда-то, чтоб уж точно никто не догадался, не узнал на страницах книги себя или, не дай бог, автора. Искренность и есть синоним слова максимализм, она всегда идёт рука об руку со скандалом, потому что на грани, не в толпе и не по правилам. Либо герой, либо изгой. Либо святой, либо преступник. Что по сути одно и то же. Кто такие святые? Раскаявшиеся грешники. Я обманываю себя, обманываю их, чтобы не карали жестоко за нестроевой шаг. Вот и приписываю ему, незапятнанному, только что сочинённому, рождённому этой ночью свои слова и поступки, раны, обиды, грехи… очищаясь и избавляясь. Для меня это единственный путь к свободе от прошлого и от себя. Я не героя убиваю, а своё прошлое.
– Ты боишься потому, что у тебя есть имя.
– А у тебя его нет?
– Нет. У нас нет имен, все равны в пространстве эмоционального калейдоскопа, и потому все говорят правду, а не ловчат. Это единая территория чувств, мыслей, идей, откуда каждый может позаимствовать частицы света и мудрости, а потом вернуть их обогащёнными и наполненными собой.
– Коллективное чтение мыслей?
– Что-то вроде того.
– Но как вы узнаёте друг друга в потоке?
– Мы не страдаем гордыней, как вы, не ищем признания или славы только себе, у нас каждый – избранный и потому безымянный.
– Но имя – это же ещё и ответственность. Меня с детства учили отвечать не только за свои поступки, но и за слова, обронённые даже случайно. Слова подлежат наказанию так же, как и поступки, порой слова приносят людям большие разрушения.
– Ты, наконец, поняла, зачем была призвана в Белый город. И это значит, что мне пора уходить.
– Меня призовут к ответу?
– Да.
– Но как я смогу найти тебя, если ты исчезнешь?
– Просто позови меня.
– Но у тебя нет имени.
– Так дай мне его, как даёшь имена всем остальным.
И голос его побелел, а затем медленно испарился. Они так и не смогли разглядеть друг друга за пеленой предзакатного тумана.
«Влад…» – тихонько выдохнуло море, и Полина почувствовала солёные брызги кожей обнажённых плеч. Прощальное прикосновение невидимого собеседника. Постепенно в тумане начали проступать очертания извилистого берега: острые скалы, крутая тропинка, взбирающаяся по ним наверх к шоссе, ведущему в Белый город, солнце в морской дымке над горизонтом, напоминающее землянику со сливками. Пляж из белого, словно сахарного, песка – тот самый, что она представляла себе когда-то.
Эмоциональный калейдоскоп, усовершенствованная версия всемирной паутины, где у каждого есть свой блог или страничка чувственной памяти. Странички проникают друг в друга, и души людей сливаются в единое целое. Ей вспомнились электронные письма читателей её историй, выложенных в Интернет, которые она получала почему-то в самый сильный дождь или снег по понедельникам.
По понедельникам всё казалось беспросветно серым и бессмысленным, но письма собирали её веру в слова по кусочкам, и пальцы вновь замирали над клавишами в надежде извлечь из клавиатуры новую мелодию фраз, туго заплетённую из снов и образов тревожно минувших выходных. Ради этого Влад и люди его мира пожертвовали своими именами. Ради возможности творить, делиться своими чувствами, проникать друг в друга. А может, и жертвовать уже было нечем? Кто из нас вспомнит имена писателей-современников, выпускающих по несколько книг в год? В общем хоре отдельных голосов не слышно.
«Обезличенный автор очень удобен с точки зрения книгоиздания», – вспомнилась ей недавняя статья в литературном журнале. В статье шла речь о неком романе, написанном компьютерной программой PC Writer без участия человека. В основе сюжета – видоизменённая любовная история из романа Льва Толстого «Анна Каренина», в основе стиля – лексика, языковые средства и приемы тринадцати отечественных и зарубежных авторов XIX-XX веков. Писатели никому не нужны в нашем веке, а уж в будущем и подавно…
– Ты тоскуешь по слову, по имени, по собственному голосу, наполненному одному тебе присущими нотками. Ты хочешь вернуться и ждёшь, что я выйду тебе навстречу. Но как я узнаю тебя среди прочих? – грустно спросила Полина.
Море молчало в ответ, беззвучно слизывая белый сахар с её босых ног.
Всё это походило на картину фантастического пейзажа в музее. Ты стоишь перед ней и мечтательно выбираешь, на каком холме лучше построить дом, чтобы вид из окна был поживописнее. Долго выбираешь, пока не поймёшь, что дом уже существует, а самый волшебный вид открывается из окна, на подоконник которого ты только что облокотился.
«Голос, это не так уж и мало», – подумала Полина и вдруг заметила удаляющиеся следы на белом сахаре пляжа.
****
Влад щёлкнул выключателем, и пляж исчез в темноте комнаты.
«Счастье – это жить без сожалений, – сообщил ему мальчик на занятиях по эмоциональному опыту. – Я всегда радуюсь солнцу. Когда оно светит, нужно рано вставать и скорей бежать на улицу встречать его. Но вчера мне не хотелось просыпаться, и когда я увидел, что небо затянуто тучами, я так обрадовался… Так обрадовался, что даже ПОЧУВСТВОВАЛ дождь! Правда здорово, не жалеть о солнце, когда его нет? Можно упасть, зарыться лицом в подушку и спать, не обвиняя себя в том, что пропустил что-то важное».
Ему всегда нравилось работать с детьми. Дети похожи на первый снег или чистый лист бумаги. У них ещё нет чужих эмоций. Но когда им вшивали электронный чип, удостоверяющий, что они обучены мастерству пользоваться эмоциональным калейдоскопом и могут приступить к дальнейшему совершенствованию, он с трудом сдерживал слёзы. Нет, не радости – неизбывной тоски по маленькому первобытному человечку, который мог бы сам открывать новые миры и вселенные, но ему сказали, что это уже не нужно. На земле назван и описан каждый цветок, на небе – каждая звезда. Не нужно изобретать велосипед и открывать Америку заново, лучше пользоваться готовым, за столетия ошибок и разочарований накопленным эмоциональным опытом. Все чувства хороши. И не так важно твои они или чужие. Смысл эмоционального калейдоскопа, наверно, в том и заключается, чтобы не сожалеть об упущенных возможностях и не рисковать. Всегда можно подключиться и получить в дождливый день немного солнца. Чужого.
Теперь у них всё чужое: и боль, и страх, и любовь, и смерть. Встречаешь девушку, и если вы с ней похожи, то уже знаешь, что полюбишь её, и знаешь, как это будет. Летишь в самолете в удобном кресле за бронированными стеклами, а можешь почувствовать холод ветра, страх и радость полёта, как на параплане. Хочешь ударить врага, но не делаешь этого, – закрываешь глаза, и костяшки пальцев взламывает скользящее соприкосновение с его острыми скулами, а по телу разливается удовлетворённая ненависть. Даже самоубийц теперь нет: их накачивают сначала слезами утрат их близких, а потом такой радостью, что они забывают о том, что собирались свести счёты с жизнью. Тем, кому не помогает и это, дают умереть на время. Кромешная тьма и пустота лечат от безысходности лучше любого психолога.
Эмоциональный калейдоскоп – единый мозг планеты со скоростью мысли в миллиарды раз превышающей усреднённые человеческие показатели. Ещё в начале двадцатого века был изобретён первый компьютер, реагирующий на простые мысленные команды хозяина. А теперь мысли создаются и считываются коллективно.
Что такое мысль? Визуальный (кинестетический, аудиальный…) образ – реакция на него, то есть эмоция – осознанное чувство – имя ему, то есть словесное определение. Логическая, а значит, вполне объяснимая и предсказуемая последовательность действий клеточек серого вещества, где эмоция как субъективная реакция на окружающую действительность используется в качестве первой ступеньки к познанию мира.
К 2112 году, благодаря развитию нанотехнологий – восстановлению человеческих организмов и ресурсов планеты на основе преобразования соединений молекулярной цепочки, – они победили все болезни (рак, вирусные инфекции, инфаркты, естественное старение, врождённые пороки…), научились преодолевать кризисы и природные катаклизмы. Но если человек сравнивает себя с Богами и начинает творить окружающую его реальность, а также себя самого, то для этого нужен сверхчеловеческий интеллект и сверхчеловеческие способности. То есть возможность впитывать знания буквально из воздуха: времени на длительное изучение того или иного предмета больше нет, решения необходимо принимать не только сверхразумные, но и сверхскоростные, и главное – сверхобоснованные, то есть опирающиеся на весь накопленный планетой исторический опыт. Потому что цена ошибки слишком высока – миллионы, а может, и миллиарды жизней.
Естественным выходом и приложением к планетарному мозгу, отвечающему за здоровье общества в целом, стал эмоциональный калейдоскоп, целью которого было предоставить живущим все ответы на все возникающие вопросы. Точно так же, как микроскопические нанороботы искали, находили и ремонтировали больные или стареющие клетки, обезвреживали вирусы в человеческом организме, запрашивая инструкции последовательности действий в центральном мозге планеты, так и эмоциональный калейдоскоп искал и находил решение любой поставленной перед вами задачи.
Однако и это не стало пределом возможного. Эмоциональный калейдоскоп решил и другие проблемы: например, преступности. Утописты всех времен и народов пытались взять под строгий контроль человеческие эмоции, предсказывая максимальное ограничение свободы и тиранию. Но вспомните своих детей: чем больше вы им запрещаете что-либо делать, тем вероятнее они как раз это и сотворят. Срабатывает эффект запретного плода. Нет, человечество свернуло в другую сторону на опасном перекрёстке и научилось не обезвреживать и не предотвращать преступные наклонности человеческой природы, а как раз наоборот, предоставить им полную свободу, но внутри эмоционального калейдоскопа. Если можешь убить кого-то «понарошку» и не сесть за это в тюрьму, к чему тогда рисковать?
Вы скажете, что убивают ради денег, но их давно уже нет, обесценились. В обществе, где любые ресурсы самовоспроизводятся, каждый богат и, наверное, счастлив. Соперничества в любви тоже нет, люди перестали быть собственностью друг друга. А стихия коллективных – любых – эмоций настолько совершенна, что и на уровне физики неотличима от существующей реальности. Её точная копия. В итоге: у человека всё есть, ему всё позволено, и он всё обо всём уже знает. И главное – ему ничего больше не хочется, он просто не в состоянии придумать, чего ещё попросить. Счастливое общество без смерти, без любви и без сожалений.
Но у Влада теперь есть имя. Ему хочется своей неповторимой судьбы, своего счастья и чтобы обязательно было, о чём жалеть. Ведь жалеем мы только о том, что действительно дорого. Хочется родиться первым человеком на Земле и выбрать свой путь, давать имена цветам и звёздам, изобретать самолёты и космические ракеты, открывать новые континенты и законы физики. Любить непохожих, желать невозможного, искать неизведанного, непрожитого до него. Хочется писать романы о любви и смерти. И если это никому больше не нужно, это нужно ему самому. Он слишком устал быть среди тех, кто непременно доживает до старости или того хуже – никогда не умрёт.
И порой ему казалось, что в своих страстях он не одинок. Среди детей из групп обучения эмоциональному опыту он безошибочно угадывал других, мысленно называя их устаревшим словом «избранные». Такие дети никогда не играли в команде, и за глаза их называли одиночками и эгоистами. Но он знал, что они хранят в себе бесценное сокровище и в суете могут всё расплескать, разбить, потерять. Такие дети никогда не участвовали в соревнованиях, потому что к финишу приходили последними. Избранному важно остаться последним – это путь в вечность. В споре эпох побеждает тот, чьё имя произнесут после всех, так оно никогда не забудется.
«Я скажу ему, что я – Влад, и чтобы он продлил мне пропуск в Музей Минувшего», – размышлял он про себя, из темноты комнаты рассматривая ночную улицу в неоновых самоцветах витрин. Занятия в классах давно закончились, но он не спешил уходить. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось, а пропуск в музей нужно было продлить у директора колледжа.
Тот вошёл неслышно вместе с ярким светом от услужливых сенсоров.
– Опять в темноте сидишь? – спросил подозрительно. – Не нравится мне твоё настроение в последнее время. У тебя ответственная работа с детьми, которые к тому же ещё и лишены пока дара почувствовать жизнь в полной мере. Но твою тоску они ощущают, поверь. Наша задача научить их быть счастливыми.
Влад широко улыбнулся в ответ:
– У меня теперь есть имя. Влад. Нравится?
– Зачем оно тебе, если каждый способен понять, кто ты? – удивился директор.
– Хочется что-то своё. Что можно беречь, чем никогда не придётся делиться.
– Так… – недовольно протянул директор. – Сначала у тебя появится имя, потом трагедия, а потом ты решишь покончить с собой. Видишь ли, при твоей специальности – это непозволительная роскошь. В твоей группе и так успеваемость падает день за днём. Родители скоро жаловаться начнут.
– Знаю, – оборвал его Влад и, помолчав, добавил: – Мне нужно продлить пропуск в музей. Я готовлю лекцию «Сравнительный анализ искусства идеального и различных видов искусства наших предков», поэтому мне нужны все залы: и музыки, и литературы, и живописи, и кино.
– Опять? – взвизгнул директор, не дав ему договорить. – Ты уже живёшь там! Не увлекайся, тебя затягивает. Лучше бы изучали эмоции современников. Детям полезнее будет.
– Уже, – вздохнул Влад. – Все они похожи, ничего нового. Детям скучно. Так вы продлите пропуск?
– Не понимаю, зачем торчать в музее целыми вечерами, если можно подключиться к калейдоскопу и подготовить лекцию за несколько минут?
– Подключиться – да, но не потрогать.
«Как было бы здорово, если бы он обмакнул перо в чернильницу и поставил размашистую подпись», – мелькнула у Влада в голове мысль, но не стала чем-то более значительным.
– Что с тобой поделаешь, продлю, – и директор приложил большой палец к графе следующего месяца.
– Тогда я пойду, – попрощался Влад и потянулся к вешалке.
– Дурацкая куртка, где ты её взял? – рассматривая потрёпанную кожанку Влада, усмехнулся директор.
– У антиквара. Он утверждал, что сто лет назад её носил настоящий байкер.
– Не может быть! Давно б истлела. Наверняка новодел из пластика.
– А я верю, что она настоящая, из кожи какого-то зверя. Она даже пахнет бензином.
– Варварский век! Пары бензина и массовые убийства животных! Ты бы ещё шлем напялил и на груде металлолома полдня до работы добирался, – проворчал ему вслед директор.
Сверхскорости? Не нужно. Он бы всё отдал ради живого порыва ветра, но бензин вне закона! Он задыхался за стеклом электрорара[1], когда пейзаж размывало до ничтожных размеров галлюцинации.
Сверхлёгкие материалы, которые позволяют чувствовать спинку сидения сквозь ткань пиджака? Нет уж, допотопная кожанка – то, что надо! Капсула, хранящая тепло его тела лишь для него самого или для той, чей голос в последнее время снится всё чаще.
Споря сам с собой, Влад шагал по шуршащим листьями улицам. Осень догорала, прощаясь, но он был единственным, кто не заметил её мимолётной, но такой обжигающей красоты. Он грезил скульптурами Родена, на лету поймавшими вечность. Слышал печальный перебор клавиш пианистом. Вспоминал руки застывшей в ожидании слова Полины. Той, что смогла дать (или вернуть?) ему имя. И теперь всё, о чём он мечтал, – найти путь в Белый город в одной из тысячи тысяч книг, пылившихся на полках огромной библиотеки Музея Минувших Столетий.
Лица людей бывают красивы, а бывают безобразны, как и души. А бывают те, что невозможно запомнить – никакие, хотя все вокруг и утверждают, что каждый по-своему красив и уникален. И только они двое знают, что это ложь. Не всякому суждено создать форму подобно Родену. Дело в глубине чувства. Некоторые люди поверхностны, не способны накопить то глубокое, чем действительно стоит делиться.
– Молодой человек! Не трогайте статую! – окликнул его смотритель музея.
– Извините, – вздрогнул Влад от неожиданности. – Мне вдруг показалось, что она пошевелилась.
В зеленоватом искусственном свете ламп Ева сама отливала прохладой деревьев Райского сада. Что чувствовал Роден, оживляя мрамор или бронзу? Никто этого не узнает, даже эмоциональный калейдоскоп не даст ответа. Как и любой сплав или смесь, он не совершенен. Если до бесконечности смешивать краски, мир станет чёрно-белым, если переплавить алмаз, он утратит способность отражать свет. Совершенство в первозданности творения, в тайне ему присущей, в невозможности повторения. Зеркала слепы и потому лгут.
– Да, ты права. Нужно стремиться быть избранным, – медленно проговорил Влад.
– Что? – переспросил смотритель.
– Это я не вам, лет сто назад одна женщина тоже прикасалась к статуе. Я почувствовал её тепло на поверхности бронзы.
– Вы – самый странный посетитель нашего музея, – улыбнулся смотритель. – Кстати, я нашёл распечатку о Белом городе. Помните, вы как-то спрашивали?
– Распечатку?
– Да. «Белый город» не значится среди опубликованных книг. Сохранилась компьютерная распечатка. Это сетература. Авторы размещали в сети свои произведения, любой желающий мог скачать, распечатать и прочесть. Хотите, я сделаю вам копию?
– Да, пожалуйста.
Влад вдруг понял, почему Полина придумала Белый город. Человеку прошлого дана одна жизнь, и она невозвратна. В детстве мечтаешь гонять на мотоцикле, но сев за руль, врезаешься в стену, и тебе уже не суждено преодолеть страх. В юности собираешься посвятить жизнь изучению редких видов животных, но тебе говорят, что учёный – это не профессия. Влюбившись в полотна импрессионистов и разгадав последовательность мазков их стремительной кисти, проваливаешь вступительные экзамены в школу живописи.
Но ты не отчаиваешься. Сочиняя, ты можешь стать кем угодно, перевоплотиться, прожить все жизни, которые тебе недоступны, компенсируя потери и разочарования. Ты живёшь в тысячи мирах одновременно, и тебе нет дела до своего.
А между тем тебе ещё не тридцать, но почти. Ты похожа на осень: так же красива, но с предчувствием тлена, и когда кто-то улыбается тебе на улице, незаметно оглядываешься, опасаясь увидеть очаровательную нимфу за спиной. Нимфы нет – и никогда не было, но ты постоянно ощущаешь её незримое присутствие. Ты не похожа на неё, ты – другая. Ты одинока, но больше всего боишься стать нормальной, быть со всеми и как все. Ешь из пластиковой посуды, потому что подаренный мамой фарфор некогда мыть, а на твоей кухне в пыли кашляет паук, с которым ты разговариваешь, как с собакой или с ребёнком, ради коих жертвовать собой не готова. Смысл творчества ты видишь в интерпретации придуманного несчастья. Но это же настоящая пытка жить чужими страстями, принимая их за свои!
И наконец ты закрываешь за собой дверь, чтобы никогда не вернуться домой. Потому что тебя ждут в Белом городе, и ты всю жизнь знала об этом.
«Старый парк. Я иду к тебе. И осень, синеглазая стриптизёрша, не ведающая стыда, удивлённо пожав плечами, сбрасывает красный бархат и золотую парчу тебе под ноги. Ты – единственный, кто не оценит её мимолётной, но такой обжигающей красоты, потому что идёшь ко мне», – прочтёт он позже в распечатке «Белый город» и вспомнит, что да, действительно не заметил, и осень догорела уже без него.
Распечатка, больше напоминающая дневник, под именем Полина, без названий и дат под текстами. Хотя там у них, прошлых, были и фамилии, и отчества, годы жизни и бездна прочей бессмысленной метрики, которая в двадцать втором веке уже никому не нужна. Зачем помнить дату рождения, если собираешься жить вечно? Зачем имя, если можно ощутить собеседника?
«– Можно взять тебя за руку?
– Нет.
– Можно хотя бы легко дотронуться до тебя?
– Нет!
– Почему?
– Прикосновение рождает эмоции, эмоции – чувства, чувства – мысли. Ты начинаешь мне сниться. Я засыпаю и просыпаюсь с тобой, ты садишься со мной за стол, ложишься со мной в постель, идёшь за мной в душ. Жить становится невыносимо, хотя и прекрасно! Это эйфория любви. Но порой любовь невозможна, даже если вопреки всему. И тогда приходит боль, сожаление, пустота. Состояние ремиссии, любовь – самый сильный наркотик. А наркоманы неизлечимы. Знакомый запах, звук, вкус… и всё: и душу, и тело, и жизнь – за новую дозу. Дозу эйфории. Да, с другим, по-другому, но по кругу, по кругу… Прикосновение – эмоции – чувства – мысли – сны – эйфория мечты – боль – пустота. Замкнутый круг. До последней дозы любви, пока не умрёшь. Так какая разница меня ты возьмёшь за руку или ту, другую, что ждёт чуть дальше по аллее на своём постаменте одиночества? Иди и не оглядывайся. Поверь, так будет лучше для нас обоих.
– Хорошо, я иду дальше. Мимо тебя, но по кругу – по кругу. Эфемерность мечты. Пустота эйфории. Или всё-таки остановиться?
– Не нужно. Меня здесь уже нет».
Никого уже нет в том смысле, что и воспоминаний у них не осталось. Чем длиннее дорога и чем быстрее мчится электрорар, тем менее четкий пейзаж за окнами. Возможность жить сколь угодно долго обесценила человеческую жизнь, как таковую, то есть способность ей восхищаться так, как это делали предки, когда каждый день как последний. Чем больше у тебя времени, тем меньше ты успеваешь сделать.
Человеческая душа – всего лишь память. А память – конечна, аналогично жесткому диску на вашем компьютере. Рано или поздно пространства для воспоминаний не останется, настоящее начнёт замещать прошлое, перезаписывая, затирая, обесцвечивая и обесценивая душу-память. А если времена постоянно замещаются, а душа истёрта до бесконечности чёрной дыры, то какая разница сколько минуло лет, и чем тогда вечность отличается от мгновения?
Влад не помнил себя ребёнком, не помнил юности, первых свиданий. Он словно всегда был здесь: учил детей пользоваться эмоциональным калейдоскопом, не замечая того, что сам становится его жертвой, проваливаясь в чужие чувства и жизнь всё глубже и глубже, пока вдруг среди тысячи городов, где хотел побывать, не увидел Белый. Пока не обрёл имя, а значит, и трагедию. Пока не сел в старомодное авто уже не пассажиром, но водителем, который сам решает, где ему повернуть, где остановиться, а где изо всех сил жать на газ. И сейчас ему просто необходимо всё вспомнить, потому что обратной дороги не будет.
«Первое воспоминание детства: лежу в коляске, а над головой мечется ветка клёна. И осень. И листья у клёна жёлтые – пять пальцев, как протянутая рука. Но дотянуться до неё я не могу – спеленована крепко. И так всю жизнь, – вернётся он снова к Полининой распечатке. – В этом мире ничто человеку не принадлежит, кроме воспоминаний. Память – единственное, что невозможно у тебя отнять. В воспоминаниях ты всецело властвуешь над временем. В воспоминаниях ты можешь ежесекундно быть рядом с любимыми людьми, даже если они далеко от тебя, даже если их давно нет в живых. Наша память – это волшебный дар, путь в вечность. Это наш маленький рай или ад, смотря кто на что способен. Поэтому рядом с абсолютно счастливыми людьми ходят безраздельно несчастные. Счастливые живут в раю самых светлых воспоминаний, несчастные жарятся на огне собственной злой памяти. Я помню всё, каждую нашу встречу, словно моя жизнь – бесконечный кинофильм в голове. Каждую деталь: чёрточку, родинку, царапинку, приятную на ощупь фланелевую рубашку… – бережно храню в копилке памяти. Именно воспоминания дают силы подниматься после падений и идти дальше, несмотря ни на что. Воспоминания продолжают любить и заставляют меня делать то же самое».
[1] Усовершенствованная версия сверхскоростных поездов (изобретена в будущем, примерно в 2050х годах)
Скачать в составе электронной книги “КВАДРАТ НЕБА”
бесплатно можно в моей КНИЖНОЙ ЛАВКЕ >>>
