Утро Питера. Хмурое и сырое. На Марата, 30.
Снова отключили электричество. Соседи вывалили толпой в колодец двора, кричали: «Гостиница незаконно отнимает у нас свет!» и грозили кулаками моему окну. Потом разошлись кто куда, но никто не вызвал аварийную службу. Хостел в бывшей коммуналке приютил меня на пару ночей, а они так живут годами! Без света, воды, в тесных комнатках Раскольникова на девять шагов, где даже не ледяные ветра хлопают форточками, а сквозит само время. Стена напротив в язвах облупившейся штукатурки, а соседские окна так близко, что кажется, меня видно за мутными стёклами даже без света.
Где-то над крышами в сером небе истошно рыдают чайки.
Я сижу на широком подоконнике, зябко кутаюсь в плед, допиваю коньяк, курю и читаю ваши вчерашние смс-ки.
Сначала нежно: «Может, пивка?», через пять посланий настойчиво капслоком: «ПОЙДЁМ ПИТЬ ПИВО!», иронично: «ПИВО ГРЕЕТСЯ!», «ПИВО ВСПОТЕЛО, А МЫ ЗАМЁРЗЛИ НА СКАМЕЙКЕ!», глубокой ночью: «Скажи, ГДЕ ТЫ! Мы возьмём друг друга в руки и донесём до твоей стороны. Неву переплывём, если на Петроградке»… Переписать их, отредактировать – и получится юмористическая миниатюра под заглавием «Шальная ночь петербуржцев».
Задумалась о том, что в такую ночь я вдруг поняла душу Питера. Он первый стал для меня городом людей. Например, в Москве я люблю переплетения старых улочек, где из каждой подворотни и от каждого фронтона веет историей и поэзией, но ненавижу людей: приезжие, равнодушно рвут город на части. И из-за этой бойни нас ненавидит весь мир.
«Как ты живёшь, такая нежная, в московском аду?», – спрашивали вы меня.
Не знаю, я люблю Москву, она для меня как жена. А от людей стараюсь держаться на расстоянии: уж точно не согласилась бы пить вино с первыми встречными, в Москве это опасно для жизни.
Венеция стала для меня любовницей, в первый приезд я в ней заблудилась (лучше сказать – утонула), а потом тяжело болела ностальгией после возвращения в Москву, где голуби на сияющих на солнце после дождя площадях напоминали мне Сан-Марко. В Праге могла бы жить, её красные крыши согревают и обнадёживают, от Барселоны испытывала головокружение, Париж ощущался чужим, городом беглецов от своего прошлого… Но всё это были улицы, мосты, площади, фонтаны… А у Питера теперь человеческое лицо, точнее, ваши лица.
Познакомил нас Пушкин. Присела на скамейку у памятника. И когда в третий раз вы подошли ко мне с предложением скрасить ожидание принца кьянти, сдалась, сжалилась и рассказала, что никого не жду, что два года назад писала на этих улицах роман «Фигуры памяти», а герой романа живёт в доме-корабле, чьи портики поддерживают атланты, а сам дом до сих пор плывёт над Невским проспектом и Пушкинской улицей в неведомые дали в моих снах, и надо бы как-то прекратить это плавание – посидев на заветной скамейке, возвращая дань прошлому.
Один из вас воскликнул: «Так не бывает! Я живу в этом доме! Могу сводить тебя туда на экскурсию». И он тоже оказался писателем…
А ты рассказал мне свою историю: «Тесть увёз жену в Париж. Прислал телеграмму: «Когда будешь зарабатывать столько, сколько зарабатывает среднестатистический парижанин, верну тебе её обратно». У меня не получается накопить столько чтением лекций в Университете, тем более, что преподаю не основной предмет, а факультативный. Так и живём, она в Париже, я в Питере. Как чужие…».
На Невском проспекте с шарманкой в руках стоят предсказатели. Нужно кинуть монетку в прорезь картонной расписной коробки и вытащить свёрнутое в трубочку предсказание. «Сбываются», – подбодрил меня ты.
«ОТРАЖАЙСЯ В НЕБЕ ЧАЩЕ!», – было написано на моём листочке. Пальцы невольно задрожали. Год назад врачи предсказывали мне: «Максимум полгода, осени не увидишь…». Но я мечтала!
Сейчас же перед глазами в хмельном тумане проносилась белая ночь, но я так и не смогла поверить, что мне удалось. Я больше не мечтаю о «полке вечности», потому что в больницах осознаёшь до конца, до последней капли крови свою смертность. Никто не позволит раздвинуть облака руками, чтобы увидеть «след, оставленный тобой на земле». Нет, всё нужно успеть при жизни. И теперь для меня существует только земное: глоток кьянти, тепло руки, дождь, крики чаек…
«Но если живёшь, значит – будешь!» – сказал ты, улыбнувшись так просто и ясно, что я почувствовала, как затаённый где-то в глубине души страх покидает меня, растворяется в предрассветном небе – чтобы уже никогда не вернуться. Тебе я сразу поверила.
Почему? Поняла, прощаясь с вами у подъезда на Марата, 30. Соседи снова, сбившись в кучу, орали матом, размахивая руками, напоминая стаю разъярённых помоечных чаек.
«Уроды, – с неприязнью вырвалось у меня. – Орут и орут вместо того, чтобы хоть что-нибудь сделать, вызвать электрика, сантехника или что там у них опять отключили».
«Мне не нравится слово «уроды», – озабоченно ответил ты и добавил: – У них всего-навсего своя жизнь. Такая, какая есть. И другой не будет».
Вы провожали меня с надеждой: созвонимся завтра, чтобы продолжить наши белые ночи. А я, поднимаясь по лестнице в свою конуру, уже знала, что завтра телефон будет выключен, и мы никогда не встретимся. Московская привычка: слишком много дел и событий, и даже к близким друзьям в трёх станциях езды на метро собираешься в гости годами. Питер в тот момент был важнее вас: слишком много памятных мест, от которых предстояло освободиться, так что в маршруты моей памяти вы не вписывались. Время – бежит, убегает. Жизнь коротка. Некогда выслушивать ночи напролёт чужие истории, глотая одну «собачку»[1] за другой в барах, разбросанных по Пушкинской и Невскому, нужно писать свою. Некогда оглянуться, понять банальную истину, что город состоит из людей, которые в нём живут…
В голове звучат строчки нового стихотворения: «Здравствуй, я пишу тебе…». Из Москвы, Питера, Парижа, Праги, Барселоны, Венеции…
Логично закончить его словами:
«Здравствуй!
Я пишу тебе, откуда уже не пишут.
Ты не поверишь, но и здесь расцветают вишни…»
Разорвала листок, выбросила. Подобные строчки, мечты о вечности, о запредельном, о Замке над Мёртвым морем подтачивают нас, как камень – вода, подобные мысли нас убивают. Никогда больше не буду писать их. Я остаюсь на земле. Среди живых. И не важно – как долго. Главное – просто быть, бесконечность заключена в мгновении.
Через несколько часов поезд умчит меня в Москву. И сейчас, сидя на подоконнике, я поднимаю голову к плачущему дождём небу, словно оглядываясь тебе вслед. Я не запомнила твоего имени, но один из моих будущих героев, кем бы он ни был, обязательно унаследует твой взгляд на мир. Светлый, открытый, жаждущий всем добра – и жизни, но такой неприкаянный, непутёвый на её бесконечных дорогах и перекрёстках.
Я смотрю в окошко неба из колодца двора, и мне хочется пожелать тебе счастья – пусть не безоблачного, но бездонного, как этот рассвет. Потому что знаю теперь: города – это лица людей, и они отражаются в небе, когда скучаешь и хочешь вернуться.
Отражайся в небе чаще!
Москва
июнь 2016
[1] Местный коктейль: водка с лимонным соком и красным соусом Табаско.
