Зачем покупать чужие улыбки? Не лучше ли дарить букеты? Идёт через площадь цветов, мимо красно-жёлто-фиолетового переплетённого благоухания. Живого. До Риальто, где продают маски покойников: выражения лиц не изменились за почти тысячу лет. Никогда не любила маски, но улыбалась подарку – от него.
В тот год радуги над каналами были вертикальными, не повторяли изгибы мостов. Такое запоминается, а память добавляет прошлому золота. Как знаменитые венецианские зеркала. Она приехала в Венецию ненадолго – подучить итальянский, а осталась на несколько лет. В тот день стояла на мосту, смотрела в воду и не знала, куда идти дальше.
Люди не понимают главного. Говорят: Венеция – храм, застывшая в камне музыка. Красивые слова, не более. На самом деле Венеция – это лабиринт, копия человеческой жизни, где улицы – мечты и возможности, а мосты – преграды. Сюда нужно попасть хотя бы затем, чтобы разобраться в себе: заблудиться, увидеть в воде двойника, подумать, не сбилась ли с пути.
Окно распахнулось на дне канала. «Как найти…», – начала она. «Зайди, объясню», – перебило отражение и закрыло окно. Оглянулась по сторонам: никого.
В маленькой квартирке над водой жили зеркала и статуи. Художник писал на заказ портреты через зеркало. В амальгаму венецианских зеркал добавляют золотой порошок, что придаёт отражениям тёплые оттенки, «внутренний свет». Портреты выходили красивее моделей и льстили заказчикам. А для души художник писал статуи, не любил живых: несовершенны. И только её писал без зеркала. Когда заметил на мосту, показалось, радуга. Розовый отблеск, отражение от воды. Но и в тёмной прихожей радуга не исчезла. Радуга рождалась у неё внутри независимо от времени, места, погоды. У многих мастеров были любимые модели: у Рафаэля – Маргарита Лути, у Рембрандта – Саския, у Рубенса – Елена Фоурмен… Почти ничего не известно об их судьбе: как жили, чему радовались, о чём грустили, что пытались забыть. Облик Мадонны и творческий взлёт. Вчерашние наброски – завтрашние шедевры. Выставки картин и независимость кисти. Молчание вдвоём и долгие часы объятий. Нагретая постель и от волос аромат инжира.
Пропала так же внезапно, как и появилась. Вещи по-прежнему висели в шкафу, но зеркала в квартире потемнели. Художник искал её много лет. Чувствовал: ничего не случилось плохого. Знал: жива, уехала из Венеции. Куда? Ни намёка, ни записки. Даже на зеркале.
Сейчас сидят за столиком в кафе с видом на Риальто. Он листает меню: что заказать, чтобы подольше готовили? Говяжий язык, тушёный в красном вине? Фаршированные кальмары? Ризотто с…
– Мне кофе, – перебивает она.
– Прочёл твоё имя на афише и пришёл на выставку. Сильные фотографии. И странное ощущение… Фонограммы. Как если бы в опере вместо Чечилии Бартоли или Анны Катерины Антоначчи мощным сопрано запела бы маленькая девочка. Не ожидал.
– И никогда не видел меня. Наверно, билет в нашу оперу купил на галёрку.
– Неправда! Ты была самой живописью, жизнью, всем.
– Тогда сейчас гордился бы мной. Участвовать в фотобиеннале престижно для фотографа.
– Прости. Знаешь, как отношусь к фотографам? Сравнивать фотографию с живописью всё равно, что Паралимпийские игры с настоящими. Забег инвалидов в колясках. Мечтал человек стать художником, но Бог не дал руки. Глаза дал, да. Поэтому фотографирует, но не пишет. То, что художник пытается оживить кистью, придав изображению тёплые оттенки, фотограф замораживает, убивает. Если это месть мне, то не понимаю за что?
– Нет, не месть. Фотография – мой выбор.
– На выставке видел своё окно. Возвращалась в Венецию?
– Да. Несколько раз. Снимала серию «Взгляд воды». Но плёнки оказывались мистическим образом засвечены, а те немногие фотографии, что получились, выглядели пугающе. К примеру, на одной из них на подоконнике лежит кот, а в отражении в воде канала его нет, будто спрыгнул или не успел улечься, будто вода предсказывает или, наоборот, не поспевает за временем. Вода – как живое, несовершенное зеркало.
А жизнь складывается из мелочей, которые привыкли не замечать. Если на окна наклеить защитную плёнку, то всё происходящее за ними видно лишь с близкого расстояния, отойдите на шаг и встретитесь с пустотой. Отражением такого окна будет чёрный квадрат.
Жизнь проносится мимо, пропущенные дни стираются из памяти, словно и не было вовсе. Он не помнит серые дождливые дни на Лидо. Как пытался забыть её и писал море. Эти дни не спасти ни углём, ни акварелью, ни маслом. Достиг предела, когда человек начинает жить прошлым, а воспоминания скрывают от глаз пейзажи настоящего, как защитная плёнка. Мокрый песок, чаек, детей, играющих у кромки воды. Пустые холсты времени – многие дни вашей жизни. В детстве строили замки на песке, а повзрослев, превратились в печальных мастеров тщеты.
– … стояла под моим окном и не зашла! Почему не вернулась?
– Могла бы, но… Это как сеть: чем сильнее бьёшься, тем крепче держит, тем больше запутываешься. Ты растворял меня в себе. Знаешь, откуда берётся «внутренний свет»?
Записки души, разбросанные по всему дому. Писала стихи на листках и салфетках, и на итальянском тоже, забывала на подоконниках, столе, буфете, постели. Не читал, видел тело. Думал, розовый свет, сияние – свойство кожи, тонкой и бледной, струящейся и прозрачной, как дорогой шифон. Мужчины в своём поклонении женской красоте беспощадны к её обладательницам. Привести бы здесь несколько строк из тех, что были скинуты ветром в канал, но боюсь, не удастся: чернила размыты временем.
– Большинство женщин мечтают быть счастливыми, моё желание – просто быть. И не ребром Адама или Галатеей. Собой. После тебя не была счастлива, но была. Не нравилось, когда на меня смотрели, хотелось видеть самой. Хотелось дороги с мечтами, возможностями и преградами, понимаешь? Ты же водил меня за руку, оберегая от жизни, так ни разу и не позволив заблудиться в лабиринте мостов и каналов.
– Я боялся тебя потерять.
– Чтобы к тебе возвращались, нужно уметь отпускать.
Утраченные стихи не были поэзией, так, плохо рифмованные строки обо всём на свете. О пропущенных минутах и днях. Художник рисовал её медленно, словно впитывал жизнь в полотно. Стоя, сидя, лёжа. Прикрывал и обнажал, складывал и раскладывал, приближал и удалял от холста. Простаивала целые дни, глядя на солнечные лучи, бегущие по воде канала, как стрелки часов. Гадала, что происходит за окнами: в гондолах и садах, на набережных и площадях. Воображала людей, которых никогда не увидит. Весну, убывающую в страницы календаря на стене, как дождевая вода в трещины брусчатки улиц. Считала синие полумесяцы и красные солнца над лагуной: за долгое лето, за много лет, ни разу не отвёз на острова! Утро – день – закат – вечер – ночь. Весь мир – окно. Иногда гуляли по городу – держась за руки.
– Если бы у меня, как у кошки, было девять жизней или хотя бы две, то одну посвятила бы тебе. Любила всем сердцем. Но дана единственная жизнь, и никто не вернёт, не проявит исчезающее время, как фотографии. Влюблённые не чувствуют времени, не помнят о годах и минутах, и жизнь проходит мимо.
– А может, в этом и есть жизнь?
– Не знаю. Жизнь – это выбор. Или окно в мир, или мир в окне. Я выбрала мир. Живут же фронтовики с осколком в сердце! Поначалу фотографировала всё, что видела. Каждую минуту, дерево, птицу, встречного. Всё, что пропустила, стоя и лёжа на полу в твоей мастерской. Чувствовала себя регистратором мгновений: отразить, запомнить, сохранить навсегда.
Куски жизни, осколки зеркала. А она – ловец отражений. Мастер репортажа. Побывала везде, где хотела, и там, куда не стремилась, видела мир и войну. Профессия. Научилась отбирать коммерческие фотографии для выставок и журналов из тысячи тысяч снимков. Свой дом превратила в библиотеку мгновений, ни за что их не выбросит, даже если места не хватит жить рядом. Первые мгновения застыли в записках – фотографировала словами. Но слова ненадёжны, выгорают со временем. Чем чаще повторяешь, тем быстрее теряют форму и цвет.
Торт, что в кафе ела толстая девочка, был белым и огромным, как Монблан. До того, как взяться за ложку, девочка смотрела на молчащий телефон. Наверно, ждала звонка, наверно, очень долго ждала. Телефон продолжал молчать. Глубоко вздохнула и начала есть. Жадно, как гусеница, гору из крема, которую и втроём-то не проглотить за раз. «Как же права эта девочка! – думала она. – Тот, кого ждёт, не разделит с ней торт. В ожидании жизни нет жизни, оно – мертво». Расплатилась с официантом и поехала в аэропорт. Голодала давно, не терпелось жить.
– Почему уехала, не сказав ни слова?
– Ты бы не понял. Превращал меня в статую.
Накануне отъезда сидела на полу и собирала учебники. Три раза в неделю посещала курсы итальянского, а после занятий не спешила домой, бродила по мостам над каналами, глядела на облака. Низкие осенние облака плыли над городом, разинув пасти, как стая голодных акул. Мёрзли руки, изо рта шёл пар. Ветер срывал со стен афиши летних концертов под открытым небом.
– Тебя долго не было, – он вырос в проёме двери. Свет падал наискосок, тень ползла по учебникам, ложилась на плечи.
– Нас задержали.
– Звонил твоему преподавателю. Сегодня занятия отменили.
Начала оправдываться, объяснять что-то о внутренней территории, о мыслях, текущих, как реки. Рассказывала о том, что человеку нужно иногда побыть одному, раствориться в дымке над каналами, ощутить глубину внутри себя, ведь повседневность несёт нас, словно осенние листья, по поверхности жизни. За всё время, что провели вместе, не говорила так много. Понимающе кивал. Но в тот вечер с дверей ванной комнаты и туалета исчезли замки. Потом начал входить без стука. И завязывал глаза, когда занимались любовью. Ей это тоже не нравилось, как и маски, повешенные на стенах.
– Внутренний свет, что ты любил во мне, вырвался наружу. Больше не смогла просыпаться только ради тебя.
Не заметили, какие места заняли за столиком в кафе? Друг против друга. А можно было сесть рядом. Почувствовать радугу. Понять, что в людях любите своё отражение.
Художником решил стать в семнадцать лет вопреки воле отца. Мечтал о Риме и Флоренции, но переехал в соседний квартал. Отец владел ювелирной лавкой: прославленное муранское стекло, украшения, зеркала, вазы. По легенде, мастера-стеклодувы, покидающие Венецию, пропадали при невыясненных обстоятельствах. Зеркала не отпустили его. Отец не звонит, а если случайно сталкиваются на мосту, отводят глаза и смотрят в воду. Но детская комната в родительском доме сохранилась нетронутой. Комната-музей. Отец любит его тем, кем хотел вырастить, – продолжением. Любит свою тень.
– Ушла, чтобы остаться навсегда. В воспоминаниях видишь меня, какой хочешь. Забываешь ссоры и неприятности, но помнишь, как целовала по утрам. У памяти нет дверей и окон, и значит, никуда не уйду. Сделаю, что пожелаешь, не рассержу, не огорчу, не обижу. Я тоже жила с тобой много лет. Когда фотографировала, думала, написал бы ты этот кадр или нет. Видела, как утреннее солнце крадётся по подушке, чтобы поцеловать вместо меня. Смотрела твои сны, смеялась шуткам, чувствовала ладонь на плече. Заставляла догадаться, что плачу, когда шёл дождь, и капли текли по лицу. Воспоминание не нужно выгуливать на острова, оно не забеременеет, не растолстеет, не постареет. Да, к нему нельзя прикоснуться, но и люди, живущие рядом, с годами касаются друг друга всё реже.
Подобные портреты художник писал через зеркало до встречи с ней. Юные гибкие тела с возрастом утратили подвижность, открытый взгляд стал прищуром хищника, улыбку сменила гримаса недовольства. Глупые привычки, когда-то давно вызывавшие смех, раздражали. Мечты превратились в планы. Люди потеряли радость и не заметили, как окаменела любовь. Чувствовали смутно, что с каждым прожитым днём быть рядом всё холоднее, и потому вынуждены отстраниться. «Мы не погаснем, – твердил, снимая замки с дверей, – нужно только быть вместе: не рядом, а вместе. Всегда вместе». Но ни разу не задумался над асимметрией семейных портретов: почему одна из фигур непременно массивнее, важнее.
Любовь непостижима вами, как и свобода. Храните на расстоянии, а вблизи пытаетесь уничтожить. Кровь по составу – почти море, но рождаетесь в замкнутых оболочках, и потому не сливаетесь, не наполняете друг друга, как сообщающиеся сосуды. Напротив, попадаете в плен сначала одного человека, потом другого, после в плен воспоминаний, а когда воспоминания темнеют, как зеркала, становитесь узниками одиночества. Не видите себя настоящих, только тела или то, что написано в документах. В богатом любите деньги, в сильном – защиту, в красивом – наружность, в умном – знания, в шутнике – лекарство от скуки, в ребёнке – надежду, в старике – опыт.
Но волны рождаются в глубине морей, на поверхности звучат отголоски, не вода поднимается – пена. Сын бизнесмена мечтает писать картины, красивая – фотографировать, умный – задавать вопросы, шутник – разрыдаться в жилетку, ребёнок – уйти из отчего дома, старик – начать всё с нуля, но иначе. Вы есть то, что пока не дано, не досталось, вы – мечта и дорога. Радуга, свет на воде. Невозвратность жизни – истина, с которой каждый борется по-своему, и кто-то сдаётся и носит маску, а кто-то пытается поймать отражения.
Незнакомец, ты стоишь на мосту. Задержись ненадолго. Неужели думаешь, что знаешь о себе всё? Загляни вглубь, на самое дно. Вода – древнейшее зеркало, мудрое. Помнит все жизни от начала времён, и никто не сможет его разбить. Не бойся, подойди поближе, перегнись через перила. Посмотри мне в глаза.
Венеция, февраль, 2011
