Булгаковские мотивы

весна, 2012

«Крым, Массандра, Ялта, ул. Мира, 6»

В ночь на 1-е марта пили такой портвейн, по Москве-реке в это время прошёл ледокол, и первый мартовский кот завыл под окнами.
Мой первый московский адрес (съёмной квартиры) был проспект Мира. Мой Royal Marine Inc., вызволивший меня из карельских болот! Корабли – мои белые птицы. Старший менеджер круизного департамента, пишущий лирику в кафешках о «грязном уставшем городе», который «из ливня по капле пьёт». Наверное, никогда больше ни до, ни после не чувствовала поэзию так остро.
Да, Москва – мой город. Точнее, будет, когда мне исполнится 46 лет (тоже в год дракона). Тогда смогу сказать, что в Москве прожила больше, чем где бы то ни было, а пока я – бездомная: Карелия уже не моя, слишком много путешествовала после, Москва ещё не моя, живу здесь недавно. 10 лет. Много или мало?

В далёком мае 2002-го кто-то забыл распечатку у метро. Ника Турбина «Черновик». Её стихи повели меня как путеводная звезда, а потом я узнала, что в тот самый майский день, когда нашла распечатку, Ника шагнула из окна. И взрывная ярость: как можно было ТАК поступить с гением? И бессильное примирение: общество с гениями именно так и поступает, бетонная стена приближается-приближается-приближается, а потом выталкивает из окна, в петлю – не важно куда, главное подальше от этого ада. Это судьба. Да и гением быть в сущности не нужно, достаточно сказать что-то «против шерсти» – и увидишь её, эту стену. Она пока далеко – ты для них ничтожен, но тебе её уже показали, просто так, для острастки, на всякий случай, и кричи-не кричи, конец один. Эвридика сняла красные цветы с подоконника, потом белые туфельки и прыгнула вниз с N-ого этажа, она сама была тьмой, дочерью Персефоны.

Странно, что в 2009-м, приехав в Ялту, даже не вспомнила о Нике, а ведь можно было найти её дом, посмотреть, как она жила. Но мы говорили уже без умолку и с жаром об алжирском солнце Камю. Что есть страшное доказательство: самое сильное чувство проходит и забывается.
Нет, не так. Судьба вернула меня в Венецию, а значит, и к ней.
Всё есть круг. Или петля?
Сергей Сокольский увидел меня на поэтических чтениях в Союзе писателей, тоже в 2002-м. Все кричали на меня: Прочтите хотя бы один учебник по стихосложению! Вы не можете справиться с рифмой! А он взял меня за руку и вывел из зала. Мы ходили с ним по выставкам и галереям. Он говорил: Тебе нужно полюбить живопись. Можно потратить жизнь на шлифование слабых сторон и всегда оставаться безнадёжно вторым, в середине – что может быть унизительней? А можно концентрироваться только на сильных сторонах. Образы, точи образы, они – твой острый меч. А поэзия, проза… они всего лишь форма, слово – вот то, что нужно оставить после себя. Слово, которое не забудут.

«Голая ведьма одета в ночное небо, в отсветы пламени, в древние символы на камнях, в первые песни. Она – земля, и возрождается в каждом вздохе».

Он – тот, кто сделал меня тем, кто я есть. Потом были ещё учителя-наставники, Пигмалионы, прибавляющие Галатее новых изгибов и впадин, но начало – источник – неисчерпаемей тех, кто приходит после. Его любимую женщину-поэта тоже, по странному стечению обстоятельств, звали Никой. Надеюсь, что они до сих пор вместе. Должны быть. Мне говорили, что слишком завишу от учителей, сбросить их всех с себя, как старую кожу. Но: все великие художники ходили в подмастерьях. Кроме, быть может, Ван Гога. Но я точно – хуже, слабее. Каждый так скажет, если честен с собой.

Слово, которое не забудут…
Мы несколько месяцев готовили круиз по Волге – по святейшим её местам – для детей «цвета русской эмиграции» с того послереволюционного корабля в Америку, вернувшихся «домой», в Россию, на время – в паломничество за прошлым. 90-летние князья и графья. В каютах рекламные постеры заменили на иконы, свежие цветы должны были прибыть утром.
– Марго, ты не отдыхаешь сегодня. Княгиня прилетела на день раньше, и ты свози её в Сергиев Посад посмотреть на иконостас Рублёва. Она очень об этом просила.
В Лавре она зашла в туалет и пулей вылетела обратно, чуть не плача.
– Такая великая страна! И такие изгаженные туалеты!
– А вы вдохните берёзовый воздух на входе и думайте о Рублёве.
– Риточка, думать о Рублёве в туалете… это же богохульство!
– В туалете о Рублёве как раз и нужно думать. Туалет исчезнет. Красота затмевает всё – грязь, вонь, мерзость, страдания, болезни. Если носишь её под сердцем, поможет вынести невыносимое.
Княгиня заставила меня отыскать свои корни – дворянский род Серовых. Это после разговора с ней я начала рыться в семейном архиве, до неё было по фиг, кто я.
Осенью на адрес круизной компании, для меня лично, пришло письмо от неё. Писала, что похоронила семидесятилетнюю дочь, сетовала на чудовищную несправедливость, что, мол, нельзя родителям хоронить детей, ей – всего семьдесят, а меня, девяностошестилетнюю старуху господь всё никак к рукам не приберёт. В конце письма было что-то про ясное небо золотой осени в день похорон и деревья, склонившие головы, как святые Рублёва. Я читала и видела перед собой весь мир: Москву, Сергиев Посад и дальше-дальше… единым живым полотном до Америки. Говорят, так видят через расстояния и сквозь время.

Иногда кажется, что вся твоя жизнь сводится к одному слову, сказанному «нужному человеку в нужном месте в нужное время», будто меняешь изгиб одной из веток Древа Жизни, спасая её от слома. Знать бы только, произнесла я его уже или нет. Если да, то скоро уйду, если нет – есть ещё время потрепыхаться.

На нью-йоркской бирже зачернел то ли вторник, то ли четверг. Мою круизную компанию (российскую ветку) закрыли. Весь туристический бизнес сел на мель, стал “пакетным” (авиабилет + ОТЕЛЬ), архитекторы маршрутов – безработными. Я пошла в дизайнеры, три кнопки в фотошопе, чего уж проще…
И потекли романные семь лет. Годы башни из слоновой кости. Первый год в Москве – как десять. И девять последующих – как ничто.

– Почему ты не уволишься, если так ненавидишь свою работу? – спросил Сашка.
И правда, подумала я. Красивые презентации, видео, пресс-релизы нужны всем, не только миру «99 франков». Я – ремесленник, шью сапоги, хорошие сапоги. И мне всё равно, кто их будет носить. Или нет? Тогда тем более, давно пора уходить.
«Сапоги» нужны всем, так уж лучше шить для тех, кто полезен обществу, а не вредит ему, засирая мозги, заставляя людей тратить деньги, силы, жизнь на покупку вещей, которые им не нужны.
Оказалось, боюсь потерять улицы своих воспоминаний и любимое кафе «Манхэттен», где столько написано строк. Забавно, сейчас шарахаюсь от этих улиц, как от чумы. Воспоминания – это же концентрированная боль, как и счастье.

Хожу по другим улицам, прокладываю иные маршруты и … пропитываю их воспоминаниями о прошлом. И скоро в городе не останется места для меня настоящей.
Ну и ладно. Главное – знать, что очередная пропасть, разверзшаяся под ногами вовсе не пропасть, а кротовая нора в новый волшебный мир. Главное – продолжать идти. Вперёд и вперёд. Маршрут от Александровского сада через Большой Каменный мост до Болотной площади через Третьяковку, Полянку и Пятницкую к Москворецкому мосту кажется прямой, а на самом деле представляет собой идеальную петлю.

Что ж, начнём с малого: с новых маршрутов, желательно, по прямой.

 

лето 2012

Московские речные трамвайчики напомнили венецианские вапоретто. Доехала от Киевской до Парка культуры и целый день гуляла по набережным Воробьёвых гор.
На асфальте краской очередное признание в любви и дата – огромная – 31.08.2011. Несколько часов пыталась восстановить в мыслях, что же было у меня в этот день, но … в сознании темнота. Думала, ЖЖ поможет, но в этот день нет записей. Ладно бы, какой-то 2003-й, но не помнить, что было ВСЕГО ГОД НАЗАД В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛЕТА! Вот уж воистину, половина твоих воспоминаний удалена из памяти и мертва при жизни, а забвение и есть смерть.

Пообещала себе каждый вечер вспоминать, что было хорошего за день. Это моя жизнь, моё время, и оно не должно быть утрачено. 2012 год будет короче других – 222 дня, странная цифра, учитывая, что сегодня 22 мая.
Истина в том, чтобы помнить, какая была погода и какое число, это самое важное, не даром же мудрые англичане вечно говорят о погоде.
Мой друг, Вадик, постоянно твердил мне: Марго, ты ничего не добьёшься в жизни, потому что у тебя отсутствует элементарное человеческое чувство зависти. Не знаю почему, но Вадик считал меня самой способной на университетском курсе и с тех пор раз в год сваливается мне на голову в Москве – «сверить координаты успеха». Считал, что меня ждёт какая-то «великая судьба», а я рассказывала ему о мальтийском мистрале, о запахе фиалок в Александровском парке, о чёрных перламутровых дроздах в моём парке. Он расстраивался, качал головой, но всегда возвращался. А вдруг?
И вот теперь я точно знаю, что такое чёрная зависть. В одной статье писали о женщине, обладающей памятью, как в рассказе у Борхеса «Фунтес – чудо памяти»: она помнит ВСЁ, спроси, что было в такой-то день апреля такого-то года – и она расскажет. И от этого мутит. Пью кофе по утрам и думаю, какой прекрасный предстоит день, но потом вспоминаю её, и всё проваливается в пустоту: чувствую, как бы ни был прекрасен день, рано или поздно позабуду его, и никакие записи не помогут. Знаю теперь: настоящая зависть – как осьминог опутывает щупальцами, душит. И ничто не даст мне того же… У каждого человека – своя мера, своя цена, всякий из нас продаётся. Я бы продалась за её бесконечную память. И как нелеп человек рядом с ней со своим «жёстким диском», да и перед предками тоже: раньше память была накопительной, как Александрийская библиотека, а сейчас замещающаяся, как отстойная Википедия, за которой всякий раз всё приходится перепроверять раз по десять по историческим библиотечным источникам.

Читаю Пруста «В поисках утраченного времени» и понимаю, что читать книги – сизифов труд. Да, я могу вспомнить, о чём шла речь или идею, но убей бог, не имена второстепенных персонажей и не где происходило действие романа. Может, стоит писать эссе – только выдержки идей? Хотя на самом деле, именно благодаря атмосфере романа, запоминаются его идеи, а не как иначе. Парадокс какой-то. И вечный Сизиф. А хочется быть Эзопом: взять самую тяжёлую корзину с хлебом, и когда в конце пути все будут сгибаться и падать под тюками с товаром, идти налегке – хлеб-то кушают, корзина пустеет.
От современного автора требуют лёгкости мыслей и слов, чтобы взять с собой в поезд, на пляж – прочесть и забыть.
****

Всё-таки дворянское общество было справедливым. Деятельным – искусным – бездельем маялись умные, образованные люди, беднота же, которая если не пашет с утра до ночи, не знает чем себя занять, обеспечивает их поиски смысла жизни. При таком устройстве общества хоть кто-то был счастлив.
Впрочем, и крестьяне после отмены крепостного права (судя по заонежским рассказам-воспоминаниям бабушки) не бедствовали: на своей земле, в своём микрокосме, на лоне природы (рыба, грибы, ягоды, а в Кижах довольно богатые дома с окнами, спальнями, сенями и пр.), а не на дядю в чужом некондиционированном офисе, обливаясь кровавым потом.

Разглядывала плакат «Премии МУЗ-ТВ»: Галкин, Собчак, Малахов и Лера Кудрявцева. Их я хотя бы знаю. Но иногда смотрю на афиши и думаю: кто все эти люди и что они ТАКОГО сделали? Лица светятся глянцем успеха. Слава и признание наполняет их жизнь смыслом, как горячий воздух воздушный шарик. Ткни сигаретой – и бах! лопнет.
Бес наложил неприлично большую кучу прямо под афишу. Обычно, когда он умудряется облажаться посреди улицы, я по-европейски убираю, но здесь проснулась детская дерзость: «Вот вам, люди с ложными ценностями!» – и не стала.
На обратной дороге из парка заметила: плакат заклеили белой бумагой – готовились повесить следующий. Цена успеха: сначала на тебя срут, а потом заклеивают белой бумагой.
Но они, эти люди на плакате, – примеры для подражания. И мы все вынуждены бежать за их бессмысленным преходящим успехом, как ослы за морковкой.
Наше общество – планета обезьян: мы все подражаем друг другу. «Плох тот дизайнер, который не стремится стать арт-директором», – говорили мне. Почему обязательно нужно куда-то стремиться? Неужели нельзя просто рисовать красивые картинки, потому что нравится, и зарабатывать этим на кусок хлеба (если бы гений придумал бы, как не есть, я бы не работала)? Нет! Ты должна бухать с менеджерами и мечтать о великом будущем каких-нибудь псевдо-звёздо-уродов. О признании, иными словами.

– Не молишься нашим корпоративным богам? – Тунеядка!
– Не рожаешь? – Эгоистка!
– Не думаешь и не живёшь «как все»? Воровка!!! Вышла из-под контроля, украла у нас свою жизнь. Счастье твоё – под запретом.
И вот всю жизнь в попытке сохранить себя настоящую преодолеваешь сопротивление среды, и с каждым годом всё тяжелее…

На этот счёт есть две теории:
1) Экзистенциализм – правда для смелых.
Твоя жизнь – столкновение атомов в великой пустоте, хаосе Демокрита, случайная комбинация в покере: выигрышная или нет – зависит не от тебя.
2) Предопределённость – миф (или религия) для трусов.
Ибо как писал Дима Воденников: «Человеку страшно слушать пустой ветер, он топает ножкой и думает, что ему все должны».
«Каждый человек обладает уникальностью снежинки», «мир без меня другой», «народ без меня неполный», «человек – кузнец своего счастья», «случайностей не бывает» и т.д.
Если бы мир без меня сдвинулся бы хоть на дюйм, я бы жила вечно. Но я умираю, гнию изнутри, так нелепо, постыдно, поспешно, суетно…
И что есть Древо жизни? Именно! Мы говорим «мир» и подразумеваем человеческое общество, тогда как мир есть Вселенная. А для Вселенной мы – всего лишь новорожденные (нововылупившиеся) черепашки, бегущие к воде: из сотни три уплывут в море, остальных сожрут птицы. Вот он ваш хвалёный смысл жизни! Для Всевышнего мы – даже не марионетки, а декорации. Не верьте в свою исключительность, она – крючок, и вас держат на нём за жабры, как рыбу. Мы нужны кому-то там, наверху, нашей смертью и рождением, текучестью, переменчивостью, заменимостью одной обезьяны на другую.

Но…. нам дана эта маленькая солнечная дорога, и мы вправе наделять её смыслом – любым.
Мне кажется, мир – это парк аттракционов. Тебе дали билет (на 12-18-30-50-80 лет – неважно) туда, где всё вертится!!! Йо-й-ху-у-у-у-у-у!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Пробежать по всему парку и прокатиться на каждом аттракционе!!! Покорить Эверест!!!

«Ты сломаешь себе шею», – ворчат те, кто чинно, в панаме от солнца пристроились на скамейке лизать мороженное. Они ничего не делают (и не пытаются), перебирают бессмысленные бумажки в своём офисе, соблюдают правила. Они – благопристойны. Их не за что судить. Но только попробуй что-нибудь сделать: написать рассказ или картину, снять фильм, фотографию… Сколько же вас наползёт, умников! Зачем?! Не так!!! Или «А Баба Яга против!» (мне не нравится и не проси объяснить!) Критиканы, которые сами ни на что не способны. Наша жизнь такая хрупкая, зависящая от «Других».

«Любовь, – писал Пруст, – делает человека неслучайным». А в широком смысле – признание, сопричастность. Мы все тратим жизни на ожидание ответа, живём в состоянии «полковника», которому «никто не пишет». Но если разобраться, что есть любовь? Влюбляясь, мечтаешь о человеке и создаёшь его заново в мыслях – своим отражением. Для любви живой человек не нужен, нужна иллюзия, мечта о нём. Почему не любить саму любовь, ту, что как феникс возрождается из пепла, и не тратить жизнь на ожидание ответа от никого из ниоткуда?
А самое нечестное доказательство неслучайности – дети и домашние питомцы. Создаём себе существо, не способное выжить без нас.
Счастье не должно зависеть от внешних обстоятельств. Оценка твоего труда в любом случае субъективна и не может претендовать на истину. Живых гениев не бывает, только мёртвые, – это аксиома. Если человек добивается успеха при жизни – это доказательство его посредственности: начал писать-жить-играть на «среднем» уровне, принял правила игры, постыдно вписался – иначе не поймут. Настоящий талант понимают спустя годы-столетия.

Это я не о себе сейчас. Так, подумалось, что много у меня знакомых, которые слышали о Ван Гоге (точнее, о некой тени, без понимания, кто он такой), но не видели ни одной его картины – и успешны, и счастливы, ездят на джипах, носят Армани, и галстук их стоит ровно столько, сколько моя поездка на Сицилию, на которую год копила. Они на деловых встречах с умным видом (и купленной бумажкой «Диплом Гарвардского Университета») брякают: «Один великий русский классик сказал: «Мы должны заботиться о тех, кого приручили» и делают по три ошибки в фамилии Хемингуэй (ладно, две, «е» и «э» можно спутать, но три!!!). Есть люди, которые думают, что «Сталкер» – это компьютерная игра. И спрашивают, кто такие Сизиф и Пигмалион? Поверьте, их много, они богаты и счастливы. А ваша так называемая культура на фиг никому не нужна. Хотя, на мой взгляд, без науки человек бы выжил: вместо звонков по мобильным телефонам научился бы телепатии, а вот без искусства… История пишется не кровью, а маслом. Без великих идей искусства не было бы развития как такового. Это и есть маховик.

А вовсе не тот, о котором говорят по «Euronews»: общество направлено на то, чтобы стимулировать спрос, а реклама – двигатель торговли. Перестанем «покупать ненужные вещи и ходить на работу, которую ненавидим» – общество рухнет. Неправда! У любого развития всегда есть варианты форм. Просто никто не пробовал иначе.

 

осень 2012

После прогулки по Патриаршим прудам захотелось прокатиться на троллейбусе до проспекта Мира – вспомнить бесшабашные полу-детство-полу-юность. Там, я когда-то писала стихи на салфетках в кафе и выбрасывала. Казалось, стихи – молитвы, им не нужен слушатель. Это офигенное состояние грозы внутри, наполняющее безграничным счастьем: капелька дождя на пальце соединяется с другими в небе, как ток по проводам, а потом с молнией – и это такой канал наверх, к Богу…
Почему сейчас это недоступно?
Троллейбус оказался не 10-кой и не «Б», а 78-м, привёз меня ровно на то место, откуда садилась, но на другой стороне Садового. Мой вечный круг и вечная петля. Наверно, можно считать сакральным знаком. Спиридоновка. Водитель странно смотрел на меня, когда выходила.
Зато узнала, что наш «Планетарий» наконец-то открылся! В Обсерватории показали пятна на Солнце на бумаге – отражении от «глазка» телескопа, а на крыше – солнечные часы. Множество разновидностей: от египетских до Стоунхенджа. Понравилось, что в большинстве обществ прижились те, где гномоном был сам человек, вставший в центр круга.
Солнечный круг… и ты – в центре. Что может быть лучше?

Знаете, в чём самый настоящий смысл? Время, счастье, любовь, дорога, судьба… – ВСЁ это тикает внутри нас! Счастье – внутри.
И ещё: мои любимые экзистенциалисты ошибались, видя в случайности трагедию существования, наоборот, приключение и «вечное сейчас» – это счастье, понимание того, что завтра никогда не наступит, потому что когда завтра наступит, оно уже будет не завтра, а сегодня )))) И вечный парк аттракционов! И одуванчик, похожий на карусель…

 

весна 2013

Мои родители (Светлана и Николай), фанаты Булгакова, так меня и назвали Маргарита Николаевна. И ни в садике, ни в школе, ни в университете, ни далее никто не обращался ко мне по фамилии: Марго – всегда и везде (в любом коллективе) одна, две рядом не уживаются.
Впервые я прочитала роман в 15. Настолько врезался в память, что … взялась перечитывать только сейчас, спустя 20 лет, уже как воспоминания.
И поняла, что пока кроме Воланда*, так или иначе, в жизнь претворилось всё.
Начиная с даты моего рождения, “зашифрованной” в главах явлений мастера и Маргариты (13 – 4-ка в сумме, согласно мифологии, знак апреля – месяц рождения богов, и 19 соответственно, и необходимость всю жизнь бороться-доказывать-опровергать “но ты же женщина! нет, я – писатель!”), моё “не верь, не бойся, НЕ ПРОСИ” (девиз одного из средневековых рыцарских орденов, а отнюдь не зеков), подкова, подаренная мамой на счастье, Москва, начавшаяся для меня с Патриарших, переулки с особняками, куда нас вечно затягивает из толчеи Старого Арбата, скамейки в Александровском саду, кровь и последняя из дворянского рода Серовых, чью историю как раз сейчас и пишу (точнее, пока только пытаюсь, без уверенности, что что-нибудь вообще получится “прозреть” век спустя), встреча в 30… Много чего. О самых трагичных совпадениях я здесь – на широкий круг – промолчу.

Расскажу о волшебстве:

Первое иллюстрированное издание “Мастера и Маргариты” родилось не где-нибудь, а в моей Карелии, в городе Петрозаводск!

Художник Андрей Харшак:

«В это же время работали замечательные московские художники: Калиновский, Новожилов, но их иллюстрации, изданные в книгах, увидели свет несколько позже. У меня есть все основания предполагать, что из тех художников, кому удалось осуществить иллюстрированные издания «Мастера и Маргариты», я был первым. Конечно, я этим горжусь.
В моей биографии есть только две книги, которые я выбрал сам, чему очень рад: «Мастер и Маргарита» и «Преступление и наказание» — последнее мое издание, осуществленное в книге, вышедшее в издательстве «Вита Нова». Там пятьдесят картинок, в «Мастере и Маргарите» — тридцать. Это три года чистой работы, с 1987 до 1990. Все эти годы я пытался найти издателя. Это было непросто: мне отказали и питерские, и московские издательства, несмотря на помощь замечательного художника Дмитрия Спиридоновича Бисти, который пытался как-то пристроить эти вещи. Я очень благодарен петрозаводскому издательству «Карелия», где я встретил редактора, знавшего еще моего папу, который работал там в начале 1950-х, и фактически мне был предоставлен карт-бланш.
Первое издание 1991 года было напечатано тиражом десять тысяч экземпляров, для Советского Союза необыкновенно раритетным: в то время это очень маленький тираж, таких практически и не было, в основном сто — сто пятьдесят тысяч. Издательство выпустило второе издание через четыре года, в котором изменена была только суперобложка. Тогда гонорар был не очень большой, и мне было позволено за свой счет выкупить достаточно большое количество экземпляров. Поскольку тираж вышел в Петрозаводске в издательстве «Карелия», мы с женой Наташей на «Жигуленке» зимой на летней резине ездили за ним, набив машину коробками с книгами. В общем, поездка была непростая. А сейчас об этой книге не знают букинисты: у меня расходятся мои экземпляры издания, и я пытался найти где-нибудь еще, но ее нет даже в «Старой книге».

Подробнее в статье “Дело мастера”: http://art1.ru/art/delo-mastera/
Еще иллюстрации: http://litvinovs.net/pantry/mm_artwork/harshak/

 

****

….Патриаршие. Сидела когда-то каждый вечер у пруда и кормила лебедей после работы. Первой в Москве и самой любимой. Архитектор маршрутов (в визитке, правда, для солидности значилось General Manager). Сейчас придумывание путешествий уже раритет. О литературе говорят, что и она тоже вскоре уйдёт в прошлое. И то, и другое – путешествие. Но у читателей на лицах никогда не бывает улыбок, как у тех, кто повидал мир своими глазами: книга ведь сублимация, и все это понимают. Хотя, как правильно заметил Слаповский: «Литература не умрёт, писатели – сумасшедшие, они всё равно будут писать, другой вопрос, кто читать будет, но это уже не наше дело. Наше – писать». Наверно, будет спираль, всё в мире развивается по спирали: сначала литература была элитарным искусством – дворяне писали для дворян, потом – мейнстримом, разночинцы подключились, гибель же кроется в сентенции – «развлечение для масс». Верните элитарность, и всё вернётся на круги своя.

Опять же из «Бессмертия» Кундеры:
«Новое время набрасывается на всё, что когда-либо было написано, чтобы превратить это в фильмы, телевизионные передачи или мультики. Поэтому самое существенное в романе как раз то, чего нельзя сказать иначе, чем романом, в любой адаптации остается лишь несущественное. Если сумасшедший, который ещё пишет сегодня, хочет уберечь свои романы, он должен писать их так, чтобы их нельзя было адаптировать, иными словами, чтобы их нельзя было пересказать».

(В Милане меня с моим докладом не поняли: писатели мечтают об экранизациях, гонорарах и славе).
В Милане я поняла: в вашем мире нет ничего настоящего, устойчивого, за что можно было бы зацепиться хоть взглядом, он осыпается, как песчинки.

А всё, что есть у меня: утренний кофе, дождь за окном, прогулки по парку, облака, солнечная трава, мечты о море и о Венеции, повторяющиеся сны, где ищу тебя в Новый год на Карнавале и не могу найти… и много-много чего ещё.

Постоянно твержу про себя строки “Белой гвардии”:

«Всё пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?».

Как молитву.

Наверно, не важно, сколько ты напишешь – десять романов или один коротенький рассказ, важно, что кто-то где-то когда-то будет повторять твои строки как молитву.